А Окшу здесь больше делать нечего. Пусть вольные братья дерутся на указанной им позиции, обеспечивая отход своего вождя, а ему самому надо искоренять измену, из каких бы высоких сфер она ни исходила, собирать новые армии и мстить, мстить, мстить – мстить до тех пор, покуда дышит хотя бы один из тех, кто оказался виновником его нынешнего позора.

Местность вокруг была совершенно незнакомой, и Окш пожалел, что не захватил с собой карту. Хотя кто мог предположить заранее, что ему, еще недавно повелевавшему целой армией, придется в одиночку бежать по чахлому, отравленному болотными миазмами лесу.

Перешеек постепенно сужался. Темная вода, заросшая у берегов буровато-зеленой, похожей на жидкое коровье дерьмо ряской, поблескивала уже с двух сторон. Вот будет номер, если это не перешеек, а всего лишь далеко вдающийся в озеро мыс!

Беспокоило Окша еще и то, что по мере удаления от места схватки чувство опасности не уменьшалось, а, наоборот, возрастало. Не исключено, что где-то впереди его поджидает засада или… или погоня скрытно следует позади.

Едва он успел об этом подумать, как длинный раскаленный гвоздь (по крайней мере так ему показалось) прошил правую ногу пониже колена. Окш с разбега упал, вскочил впопыхах, снова упал и откатился под защиту плоского, как могильная плита, замшелого камня.

Стреляли скорее всего с близкой дистанции, но, как Окш ни напрягался, противника заметить не мог. Не помогали ни его способность проникать в чужие души, ни второе зрение. А что, если это сработал самострел, установленный на какую-нибудь крупную дичь, вроде лесного оленя, или пулю выпустил случайно оказавшийся здесь королевский воин, сразу после выстрела смывшийся от греха подальше?

Как бы то ни было, отлеживаться за камнем не имело никакого смысла. Окш уже успел убедиться, что впереди, на дистанции, недоступной для обычного человеческого взора, перешеек расширяется, теряет свой дикий вид и превращается в хорошо обжитое пространство с домами, огородами, дорогами, а главное, с людьми, которые сделают для него все, что он пожелает.

Окш сдвинул гармошкой мягкое голенище сапога и кое-как перевязал рану. Пуля пробила и кость, и надкостницу, и мякоть икры. Сон начинал сбываться. Но только при чем здесь Рагна?

Он ужом прополз не меньше пяти сотен шагов и лишь тогда решился встать на здоровую ногу. Вместо костыля Окш опирался на трофейную многозарядку. Опасность по-прежнему витала над ним, как стая стервятников, хотя ни единая тень не проскользнула в зарослях, ни единый шорох не донесся до его ушей, ни единая чужая мыслишка не оскверняла первозданного покоя древних болот.

Окшу удалось доковылять только до ближайшего хилого деревца, ствол которого был похож на штопор, а ветки на ерши, которыми трубочисты прочищают камины. Боль снова пронзила ногу, на этот раз левую. Стало ясно, что его хотят взять живым, поэтому и бьют по ногам. И все же интересно, что это за призовой стрелок охотится за ним? На человека не похож, человек уже давно выдал бы себя, но и не максар – те многозарядок в руки не берут, считая их оружием рабов.

– Лежи спокойно, – раздался из-за кустов сиплый голос уже немолодого и, как видно, очень хладнокровного человека. – А то, что в руках держишь, брось… Так, правильно… Больше ничего нет?

Окш промолчал, решив пока от разговоров с преследователем воздержаться. Ведь бывает так, что одно неосторожно сказанное слово потом обернется против тебя самого.

Кусты, за которыми скрывался стрелок, как-то странно затрепетали, словно это были и не кусты вовсе, а лишь их отражение в остекленевшем воздухе, а затем перед Окшем, как чертик из шкатулки, предстал тот самый кособокий и хромоногий чинуша, сначала навещавший Шеда Пику, вечный тому покой, а потом угощавший вольных братьев отравленными припасами. Вот ведь паук ядовитый! И как только Окш проглядел его раньше!

Хромота и общая телесная несуразность вовсе не мешали этому предателю двигаться легко и бесшумно, как лесной дух. Приставив ствол многозарядки к виску Окша, он сказал:

– Заведи руки за спину, я их свяжу… И мне так спокойнее, и тебе лишнего искушения не будет… А в мозгах моих можешь не ковыряться. На мне и не такие, как ты, зубы ломали.

Но Окш уже и сам успел убедиться, что душа этого человека прикрыта таким надежным панцирем, что его не прошибут даже все вместе взятые максары. Не душа, а кремень. И ведь рождаются где-то на свет вот такие монстры – с виду от одного плевка развалится, а его, Окша, запросто одолел. Не иначе это тот самый загадочный чужеземец, который по наущению Карглака за ним охотится.

– Тебя Хавром звать? – Сейчас это было единственное, чем Окш мог удивить своего соперника.

– Хавром, Хавром, – закивал головой тот. – Это кто же тебе мог сболтнуть? Наверное, тот самый соглядатай, который выследил тебя в доме пекаря. Кстати, весь поселок до сих пор вспоминает твои булочки. Говорят, такого объедения отродясь не знали.

Окш дипломатично промолчал, а Хавр продолжал мягким, даже слегка заискивающим тоном:

– А за раны эти ты на меня обиду не держи. Иначе как бы я тебя остановил? Скоро все как на собаке заживет… Я вот и бинты захватил, и корпию, и мазь лечебную… Как будто наперед знал… Ай-яй-яй, видно, ты еще не настоящий максар, если простой пули боишься.

– Ты меня, приятель, с кем-то путаешь, – холодно ответил Окш. – А то, что тебя Хавром кличут, каждой вороне известно.

– Все может быть, – кивнул Хавр, будто разговаривал с душевнобольным, которому нельзя перечить.

Он действительно перевязал раны по всем правилам лекарского искусства, однако перед этим напялил на запястья Окша громоздкие стальные кандалы, видимо, специально предназначенные для максаров.

– Ну вот и все пока. – Хавр заботливо уложил пленника на свой плащ. – Полежи здесь, а я пойду поищу какую-нибудь телегу. Если королевские стрелки начнут тут все подряд прочесывать, ты с ними не связывайся. Помочь они тебе ничем не помогут, а только хуже сделают, можешь не сомневаться… Просто пропусти их мимо. Пташкой притворись или мышкой. Не мне в общем-то тебя учить.

В душе Окша все кипело, и самые невинные эпитеты, которыми он хотел наградить этого мозгляка, звучали примерно так: «Дерьмохлеб! Репей собачий! Пожива воронья! Козел смердячий!» Однако то, что в устах того же Шеда Пики звучало бы вполне естественно, не подобало максару, никогда не унижающего себя площадной бранью (так по крайней мере считал Окш).

Единственное, что он высказал вслед уходящему Хавру, было даже не угрозой, а скорее констатацией факта:

– Зря ты это затеял. Не знаю, как долго тебе осталось жить, но эту встречу ты будешь проклинать до конца своих дней.

– Вполне возможно, – без тени обиды согласился Хавр. – Ну что уж теперь поделаешь…

Кем бы ни был тот, кто пленил Окша: человеком, злым духом или колдуном, отказать в предусмотрительности ему нельзя. Все было просчитано на много ходов вперед, обеспечено необходимыми ресурсами, заранее отрепетировано и защищено от случайностей. (Можно было побиться об заклад, что искомая телега ждет где-нибудь неподалеку.)

Безо всяких сомнений, Окш имел дело с достойным противником, но их схватка лишь начиналась. Еще неизвестно, какие козыри имеются в запасе у прожженного шулера Хавра, однако и Окш прожил свою короткую жизнь не зря – кое-чему научился, и не только выпечке булочек.

Упершись лбом и коленями в землю, он принялся извиваться всем телом, стараясь провести скованные руки над тазом. Тело его было гибким, руки длинными, таз поджарым, и то, что никогда бы не удалось кряжистому жестянщику, вполне удалось потомку максаров.

Гораздо труднее было высвободить из кольца рук плохо гнущиеся и уже начавшие опухать ноги, но, скинув сапоги, он справился и с этой задачей.

Теперь, когда кандалы наконец оказались в поле его зрения, Окш мог применить навыки, полученные им в оружейной мастерской. Зажав между колен задник сапога, он вставил острый кончик шпоры в замочную скважину кандалов и стал методично нащупывать пружину, удерживающую язычок замка. На это ему понадобилось примерно столько же времени, сколько и для утреннего бритья.